В рассказе «Солнечный удар» Бунин говорит о мимолетном романе поручика и. Краткое содержание рассказа И. Бунина «Солнечный удар» с экранизацией и фрагментом аудиокниги. Читается за 3 минуты (оригинал — 13 мин). Краткое содержание рассказа И. Бунина «Лёгкое дыхание». Читается за 3 минуты (оригинал — 10 мин).
- Краткое содержание рассказа А. Чехова «Попрыгунья» с экранизацией. Но приезжает Рябовский, и их роман вяло продолжается, В доме появляется коллега Дымова Коростелев, « маленький стриженый.
- БиографияИван Бунин родился 10 (22) октября 1870 года в Воронеже, где. Краткое содержание Антоновские яблоки · Краткое содержание Братья .
Бунин Иван Алексеевич. Я все молчу. Lib. Классика. . Была у него лавка в селе, мельница за селом, а богател он тем, что скупал по- мещичьи рощи на сруб. Макару, родному брату его, есть бы- ло нечего; он, оборванный, плелся по выгону и смиренно говорил, снимая шапку: . Поклонись да иди, куда шел, а в разговоры не лезь. Что же должен был чувство- вать единственный наследник такого человека? Он по селу гулял в поддевке тонкого сукна, в сапогах с лакированными голенищами, наигрывал польки на дорогой ливенке.
Встре- чались ему девки и ребята и провожали его теми взглядами, от которых у людей известных мурашки бегут по спине. Но мрачным и даже свирепым взглядом встречал он эти взгля- ды: вся молодость его прошла как бы в приуготовлении себя к той роли, в которой достиг он впоследствии такого совер- шенства. Сивый, бородатый, длиннопузый, в казине- товой поддевке, похожей на подрясник, он только во хме- лю бодрился, а трезвый был уныл и нарочито груб. Слава и могущество еще были у него. Он на выгоне возле церкви, против своих окон, выстроил школу, был попечителем ее и в любую минуту мог заставить учителя в ногах у себя ва- ляться.
Он еще мог угостить гостя шпротами, кислым ома- ром в ржавой жестянке, цимлянским и, угощая, покрикивал а кого попроще: . Шаша все больше втягивался в свою роль, роль человека, чем- то кровно оскорбленного, - и отношения между ним и Романом своди- лись только к тому, что Роман таскал его за . Шаша, по его словам, ангела мог вывести из себя, не таскать его нельзя было.
А чем больше таскал, тем все не- стерпимее становился Шаша. Отец при гостях кричал на него: ? Отец даже хвастался им порою, самодовольно говорил гостю: ! Он входил, багровея, глядя из- под насупленных и пе- рекошенных бровей, руки держал туго, кренделем, ступал еще туже, внутрь носками и так щеголевато, точно пятую фигуру кадрили танцевал, а шаркнув гостю, тотчас же от- скакивал к окну, к притолоке, раздувая ноздри, кусал зау- сенцы, на вопросы отвечал с нелепейшей краткостью и рез- костью. Как же было не бить его?
Гость уезжал; Роман, про- водив его, молча подходил к Шаше и, размахнувшись, крепко сгребал Шашу за волосы. Шаша молча вырывал го- лову из его пятерни и, выскочив в прихожую, бил себя ку- лаком в грудь. Нну, папаша! Значит, ты сам того добиваешься? Деньги у него не переводи- лись, одевался он щеголем, ухаживал на вечеринках за ко- кетливыми поповнами, за дочерьми станового, танцевал с ними под аристон. Но и ухаживал он как- то едко, срыву. Даже наедине с самим собой, глядясь в зеркало и взби- вая металлическим гребешком свое бурое руно, изверски косился он. Нос у него был раздавленный, голос хриплый, вид каторжный, мужики называли его палачом.
Кажись, не велика честь! Так нет, он и этим наслаждался.
Это Шаша- то подколодный? Он дурак, ахтер, лодарь прирожденный, и боль ниче- го. Какого ему рожна надобно? Женитьбу его праздновали удивительно. Господа жи- ли за границей, поэтому венчаться ездил Шаша в господ- ской карете, и священник, из уважения к ней, поздравлял его с законным браком так изысканно, что казалось Шаше, что над ним издеваются. В господском доме шел и свадебный пир.
Вино рекой лилось, Роман, при общих восторжен- ных кликах, плясать пошел, сотрясая паркет, зеркала и лю- стры. Господский лакей превосходно изобразил поезд: гре- муче засвистал в пальцы, затем начал медленно и тяжело отбивать грохот все расходящегося поезда и кончил буйным галопом. Дьячок, опившись на пиру коньяком, по дороге до- мой помер. Дьякона, на собственном дворе упавшего в на- воз, едва не затоптали овцы. Мерзейший осенний рассвет бледно синел из тумана в господские дымные залы, а там все еще горели огни, все еще захлебывался охрипший ари- стон то . Но Шаша и собственного торжества не пощадил: притворясь пьяным, убедив себя, что он адски приревновал свою молодую жену к одному молоденькому помещику, он внезапно наступил во время вальса ей на шлейф, с треском оторвал его. А за- тем кинулся к ножу, пытался зарезаться и, будучи обезору- жен, дико рыдал и рвал с себя белый галстук, взывая к па- мяти покойной матери.
Вскоре после свадьбы оказалось, что он весь, с руками и ногами, запутан в долговых тенетах. Сивая борода его побелела.
Лицо уподоби- лось грязно- серому выдоенному вымени. Брюхо обвисло, издрябло. А Шаша злорадствовал: . И Роман, зеленея от злобы, медведем вставал на него, жаждал изувечить - и уже не мог, не мог! Пришиб- ленный мыслью о близком позоре, нищете, он пьянствовал на сломную голову. Потеряв всякий стыд, он в дом перета- щил свою любовницу, солдатку- кухарку. Жил с нею, назло ему, и Шаша.
А жену он изнурял ревностью и страхами, - пропадал из дому и присылал ей с мужиками записки, где стояло: . Кончилось тем, что Романа раз- бил удар, что осталась от всего его богатства одна ветрянка за селом, что жена Шаши, забрав детей, бежала к какому- то своему любовнику. Нищим и вдовым, скрипя зубами в ярости, вышел за ним и Шаша.
Можно было не плохо жить и мельницей. Но до того ли было Шаше! И прежде- то ему, непонятому, неоцененно- му, осужденному жить среди врагов, недоброжелателей, оставалось только одно: молчать, молчать!
Вот он тысячи мог бы нажить на одной этой мельнице, к ней ни проходу ни проезду не стало б от телег с зерном, будь у него хоть две, три сотни на новый стояк и новые жернова. Это ведь только дуракам счастье само в руки прет, а дельного, умного судьба в бараний рог карежит! В большой покосившейся избе с земляным по- лом и дырами в углах, на холодной печи спал теперь Роман. Утром он вылезал за порог с высокой палкой в руке.
Лебе- дой и бурьяном зарастала снаружи изба, крапива глушила огромный остов раскрытой ветрянки. Все это стояло на го- лом горбе полей, у проезжей дороги. И Роман выходил под дорогу и клал дрожащие, холодные лапы на палку. Он был без шапки, ветер пугал его седые космы, седую бороду - бороду мужицкого Иова. Он был бос, в затрапезных порт- ках, в длинной рубахе, грязной от золы, от печного сора. Ехали те, что знали его в славе и богатстве, те, что прежде трепетали его, те, кого угощал и поучал он когда- то.
И Роман, - недаром же породил он Шашу! Шаша, тот упи- вался своим унижением по шинкам и кабакам, пропивая скудные остатки прежнего и расплачиваясь за свой язык синяками уже от мужицких кулаков. Особенно страшной муки добивался он ежегодно пятнадцатого июля.
Воротился со службы муж солдатки. Нуж- на она ему была, как летошний снег, но все- таки он счел не- пременным долгом своим мстить за свою поруганную честь, узнав, что она была любовницей Романа и Шаши. И мудро приурочил эту месть ко дню большого многолюдства в селе. Льют холод- ные ливни, о лете напоминают только грачи в полях, густота хлебов и трав да жаворонки, распевающие над ними под до- ждем, вкось сдуваемые ветром. А на выгоне села уже растет кочевой городок палаток. Приехали торгаши из города - и с непривычки странно видеть в селе этих городских людей в длиннополых сюртуках, - они, застраивая и делая тесным выгон, изменили простую сельскую картину своими крепки- ми телегами с товаром, покрытым кожами и ладно увязан- ным, привезли вместе с этим товаром базарный запах - ды- мят самоварами, чадят жаровнями, на которых жарится баранина.
С раннего утра пятнадцатого они уже стоят за при- лавками, заваленными жамками, рожками и красным това- ром, а мужики с бабами и ребятишками едут и едут, отовсю- ду тянутся под мелким дождем к селу, запруживают возами выгон так густо, что иголке негде упасть, а надо всей этой теснотой, говором, гамом и скрипом телег гудит празднич- ный звон к обедне. Как не похож этот коренастый мужик в разбитых сапогах на прежнего Шашу! С виду он стал спокойнее, но еще мрачнее, чем прежде. Волосы его и теперь страшно гу- сли, но уже стили по- мужицки лохматы.
Умывшись, он раз- дирает их деревянным овечьим гребнем, расчесывает спутанную круглую бороду, хрипло откашливается и косится взеркальце - на свое широкое, пористое, с раздавленным носом лицо. Он не забыл, что он похож на палача. И точно - похож, теперь особенно: причесавшись, он надевает храни- мую для торжественных случаев линючую кумачную руба- ху. В будни он тупеет от скуки, от долгого сна, от того, что никто не обращает внимания на него, никто его не слушает: его хвастовство своим прежним богатством, его намеки на то, что будто бы таится у него в душе, и гнусные россказни про сбежавшую жену давно всем надоели; нынче же - праздник, нынче он будет играть перед огромной толпой, нынче он будет страшно, до беспамятства избит на глазах этой толпы - и вот он уже входит в свою роль, он возбуж- ден, челюсти его крепко сжаты, брови искажены.. Нарядив- шись, он надевает рыжий картуз и тугим шагом, решительно и твердо идет в село. Он направляется прямо к церкви и, ни на кого не гля- дя, но всем существом чувствуя на себе взгляды окружаю- щих, с размаха кланяется и крестится. В церкви он проди- рается к самому амвону, где стоял когда- то по праву, и в эту минуту до мозга костей презирает мужиков, напоминает им кратко и строго, как власть имеющий, что не мешало бы догадаться посторониться.
И мужики торопливо сторонятся. Быком, исподлобья глядя на священнослужителей, на ико- ны, он до самого конца обедни истово и сурово молится, надменно показывает всем, что только он один знает, когда именно нужно кланяться и креститься. Так же сурово ходит он и по ярмарке, после обедни, гордится тем, что он уже вы- пил, что он может подойти как равный к торгашу под палат- ку, поздороваться с ним за руку, облокотиться на прилавок, взять горсть подсолнухов и мешать торгашу разговорами о городе, о торговом деле, а порою прикрикнуть на девок, ко- торые стадами, как овцы, давят друг друга к прилавку, на мужика, который с мешком под мышкой, - в мешке ерзает поросенок, - перепробовал уже все свистульки, все губ- ные гармоньи и никак не может решить, какую взять. На- род, вылившийся из церкви, затопил весь выгон, на коло- кольне трезвонят, нищие гнусаво горланят, скотина, кото- рою тоже торгуют на Кирики, блеет и гогочет, - и среди густой толпы, плюющей подсолнухами и скользящей по гря- зи между палатками, уже много пьяных. Шаша успел еще выпить и чувствует: пора!